Сто братьев [litres] - Дональд Антрим

туфлями и сапогами, грохотавшими туда-сюда – в туалет, к порношкафчику, к столу с напитками?

Клетчатые гетры Хайрама сбились у него на ногах. Одна вовсе сползла. Да ей особо нечего было прикрывать. Кожа была мертвенно-бледной, в бурых пятнах. Хайрам подтягивал брюки высоко. Завязывал под самой грудной клеткой. Если присмотритесь, многие старики носят штаны именно так. У Хайрама они были зеленого цвета и не гармонировали с носками. Туфли, как я уже говорил, были черными и огромными. Они приковали все мое внимание. Можно сказать, очаровали. Я потянулся за цветком, упавшим поперек мыска туфли. Та, словно в ответ, двинулась руке навстречу. Конечно, это просто Хайрам сместил ногу. Но для меня, лежащего на животе на вонючем ковре, этот объемный черный загнутый носок словно самоактивировался, словно сам решил поднести мне белый бутон. Очевидно, загнутый носок туфли Хайрама – не живое существо. Я это знал. Просто вблизи туфля выглядела такой большой, и вытянутой, и впечатляюще толстокожей, со шнурками-усиками и носком, поблескивающим, словно мокрый нос животного.

Ее захотелось погладить.

Возможно, если бы я приласкал туфлю, то и на душе бы полегчало. Я нахожу, что меня время от времени успокаивают небольшие жесты самоуничижения, истинное соприкосновение с чувствами одиночества и стыда.

Я пополз к туфле. Туфля была правая, не левая. Она стояла рядом со своей товаркой внутри открытой металлической клетки – трубок ходунков. В полуметре от меня. Я распростерся ничком. В руках был десяток переломанных лилий. От них остались лишь ощипанные стебли, да и те погнулись. Опавшие лепестки рассыпались по всему ковру. Я продвигался вперед. Пожалуй, можно сказать, что я подкрадывался к туфле Хайрама. Полз, не высовывался, выслеживал добычу. Ковер источал вкусный тяжелый запах. Я вдохнул его. Туфля ждала. Она словно взирала на меня. Крошечное тиснение на передках складывалось в изящные кружевные арабески, ангельские водовороты в черной коже.

Какие толстые подошвы.

Я подполз ближе, еще чуть-чуть – и хоть целуй туфлю. Мое дыхание затуманило ее блеск. На носке виднелась пыль. Внезапно внутри туфли шелохнулась нога Хайрама, и на миг я испугался, что слишком осмелел и теперь спугну туфлю. Но она осталась на месте. Движение было слабым – Хайрам всего лишь потянулся, перераспределил вес, чтобы встать устойчивее. Естественно, из-за легкого движения мысок натянулся и расширился (во многом как спина отдыхающего зверя, когда он ворочается или потягивается со сна), и это – дышащее расширение туфли – мне показалось совершенно жизнеподобным; да так оно и было; нога старика Хайрама, как говорится, била копытом от избытка энергии – столь очаровательная и манящая, столь откровенно дружелюбная, что меня всего омыло волной тепла. Я был счастлив. И в этом восторге смог сделать то, ради чего полз по грязному полу: бросил лилии и погладил загнутый носок туфли Хайрама.

Похоже, туфле понравилось. Я слегка сжал ее. Почувствовал запрятанную внутри ступню Хайрама. Туфля слегка придвинулась, словно принюхивалась, словно отвечала на мое прикосновение. И с каждым ее слабым тычком накатывала волна удовольствия – физические ощущения, рождавшиеся где-то глубоко внутри меня, в животе. Захлестнуло чудесное чувство умиротворения и покоя, которое я могу назвать только падением напряжения во всем теле. По рукам и ногам разбежались миниатюрные волны удовольствия, и я смог наконец вдохнуть полной грудью; с каждым выдохом я словно нежно испускал из себя все тревоги и тяжести жизни. Как же приятно было лежать на полу. В правой руке – черная туфля Хайрама. Вот штанины Хайрама, а вот – тонкие ножки ходунков. Лепестки лилий походили на водяные цветы, колыхавшиеся на поверхности темного, безмятежного течения – ковра. Сигаретный пепел у ножек кресел стал выше, его горки напоминали мне вулканы. Во всех направлениях двигались караваны ног братьев. Самые разные виды обуви представали перед моим взором: лоферы и кеды, зашнурованные оксфорды и водонепроницаемые рабочие ботинки, дорогие кроссовки и сапоги ковбоев и наездников, мокасины и шлепающие домашние тапочки, сандалии с носками – все на свете, десятки топочущих башмаков; и, глубоко вдыхая на протертом до ниток ковре, я ощущал совокупную отдачу от каждого шага, слабые ударные волны, разбегающиеся по полу и ковру.

Что за славное чувство. Вибрирующий массаж. Я выдохнул, позволил себе расслабиться и на миг задумался о других братьях, лежащих на полу.

Ближайшим был врач. Лицо его побагровело, глаза опухли. Я вообразил себе, что топот ног братьев, сотрясая пол, мягко разминает Барри спину и снимает боль.

В нескольких шагах от Барри лежал Вирджил. Он свернулся калачиком вокруг расшитой подушки. Он дрожал – было видно, как подергиваются плечи, – но, как я уже мог сказать выше, в его случае это обычное дело во время сна. Дрожь не выглядела болезненной. Очевидно, вибрация пола успокоила Вирджила.

Как и Макса. Он все еще лежал на спине, кровь из носа больше не шла, вся его поза стала более свободной. Половицы явно помогали ему расслабиться.

Этот феномен – когда бездумное хождение по комнате вызывает доброкачественный побочный эффект, лечебный массаж тела, – стоит приводить как пример спонтанной внутрисемейной поддержки и заботы. Несомненно, такая непредумышленная забота распространена в больших группах. Возможно, даже у других видов со сложным устройством общества – у термитов и пчел. Меня невероятно радовала мысль о том, что мои братья идут по своим делам и при этом по счастливой случайности укрепляют чужое здоровье. Так и должны сосуществовать члены семьи. Могу честно заявить, что в то мгновение, лежа на животе и глазея на пепел, раненых, моцион обуви, в то мгновение я любил своих братьев.

Я еще раз твердо сжал загнутый носок туфли Хайрама, потом подполз ближе и обнял его. Мягко прижался щекой к холодному мыску. Ампулы с лекарствами и шприцы для подкожных инъекций, лежавшие во внутреннем кармане пиджака, неудобно впились в грудь. Я не возражал против этой боли. Напротив, иглы меня успокаивали. По полу раскатывалась дрожь, слышалось, как из темных каньонов книжных шкафов лает доберман Стрелок. Лежать на туфле было так удобно. Запахи кожи и резкого черного лака что-то навевали, но я не мог понять что: необъяснимое воспоминание о чем-то вроде печали, но не совсем печали. Некоторые ощущения так и поджидают, когда их пробудят какие-либо звуки или ароматы. Все знают о могуществе органов чувств. Глубоко залегающие воспоминания описывают первые манифестации «я». Лежа на туфле щекой, как на подушке, принюхиваясь к коже, я уносился мыслями во времена слишком далекие, чтобы их можно было вспомнить. С нешуточной уверенностью чувствовал, что остался в мире один, что нет ни братьев вокруг, ни единой души на лугу за стеной нашего сада. Мне представилось, что наш сад полон зеленых деревьев и молодых цветущих растений. Особенно ярко перед мысленным взором прошел пылающий разноцветьем розарий. Полагаю, это туфли Хайрама и его крем для обуви с запахом плодородного чернозема вызвали образы красных цветов, ползучих лоз, покачивающихся на ветру ветвей.

– Даг.

Мои глаза были закрыты. Открывать их не хотелось.

– Даг.

Из окна потянуло холодом. Меня передернуло. Пол тоже был холодным.

– Даг. Посмотри на меня. Даг, – произнес голос. И снова я услышал лай. Испуганный и какой-то далекий. С тем же успехом он мог бы быть и близко. Я почувствовал, как меня трогают за плечо, поднял глаза и увидел, что надо мной склонился Спунер. На его лице была написана тревога.

– Отпусти ногу Хайрама, – сказал он мне на ухо.

– Спунер, это ты. Слава богу. Дай выпить. Пожалуйста, дай выпить.

Тут туфля Хайрама брыкнулась и стала вырываться. Я не собирался ее выпускать, но она ударила в лицо, а Хайрам воскликнул:

– Уберите его от меня! Он опасен!

– Погоди, Хайрам, – сказал Спунер и присел рядом со мной, взял меня за запястье и стал мягко отнимать руку от туфли.

– Даг, нельзя хватать людей за ноги. Это нехорошо.

– Дай выпить, Спунер. Дай, будь другом. Я знаю, у тебя есть.

– Не уверен,